Зиновий Сагалов
OPUS 1954
П о э м а
1.
В ту ночь я разбужен был криком о помощи.
Звенело стекло, замирал небосклон.
Крик всем овладел. Он стал ярче и громче,
сорвал одеяло, а следом — и сон.
Мне снова на кухне пришлось быть поверенным .
На дрязги соседские пролит был йод.
Расшибленный рот вас не делал растерянной;
меня ж выдавало смятенье мое.
Меня выдавала вина соучастника
по части всегдашних соседских услуг:
и выбитый коврик, и ландыши к празднику,
и книги, и баночка с кремом для рук,
|
и мелочи быта (уж он-то их взвешивал!)-
дверей зачастую крутой разговор,
недобрые стычки, в которых на плешь его
я лил, как из крана, весь сор и позор;
и то, что значительней. — ваша решительность,
с какой вы вставали навстречу ему,
миря недовольные взгляды сожителя
с моим появлением в вашем дому.
Но мир был непрочен. Скрипел половицами,
брюзжал пустяками и жаждал улик,
устраивал слежку за нашими лицами
и всем, кому можно, награду сулил.
За год, что он рыскал в углах треугольника,
ища на диванах оставленный смех,
я вырос в студента из милого школьника
и крепче тот узел стянул на тесьме.
Я с лунной бессонницей тихо знакомился,
сдружился с десятками разных причуд.
Я ждал только знака от вас, только голоса, —
раскрытых дверей и раскованных чувств.
В ту ночь мне казалось: разбито неведенье
и голос зовущий вещал о конце...
Но вы превратили начало трагедии
в одну из интимно-супружеских сцен,
сцен без продолженья .И знак не последовал.
Вас снова привычно укрыла броня.
Захлопнутой дверью вы смысл всего этого
Достаточно громко мне дали понять.
2.
Смешная особенность самоанализа:
нырнешь смельчаком, а всплывешь вдалеке —
и волнами, мышцами, легкими тянешься
ко всем, кто остался на желтом песке.
Я помню — тогда вы раскрылись мне начисто.
Одной вам наскучило лазать по дну,
и я, как всегда покоряясь чудачеству,
за вами, робея, вошел в глубину.
Сначала по отмели... Скучно: в который раз
мне с вами привычные брызги вздымать.
Но знойная, жгущая гладь Евпатории
и вас потихоньку сводила с ума.
Вот тут и сверкнули за молом возможности ,
и ширь своих плеч показал горизонт —
спокойные, ровные, с виду надежные:
ни тучки, ни точки, ни страха, ни зол.
Мы строили планы на пляже ракушечном,
смеялись (до детства рукой ведь подать!),
когда, не считаясь с загаданным будущим,
их тотчас с собой уносила вода.
Хозяйка, художница этой идиллии,
вобравшая солнце всем телом своим,—
тогда, вероятно, меня вы осилили
веселым джеклондонским рвеньем своим,
сразили, заставив поверить в признания
и в то, что свободны, решившись уйти,
что небо над нами — не свод мироздания,
а сводня, и нет нам другого пути.
... Развязка пришла телеграммой из города,
внезапно, средь ночи, просунутой в дверь:
"Ваш муж арестован".И спазмы у горла,
и ширь горизонта, и стук в голове...
3.
С приездом порыв находился на привязи.
Но этим был дан только повод для ляс.
Боясь свою память нечаянно высказать,
всю осень мы жили, в себе затворясь.
Октябрь поневоле запрягся ходатаем.
Сначала не зная, как дело вести,
он все же следы и улики припрятывал
и первой порошей успел замести.
Наполнились улицы мятыми взятками,
и тьма адвокатов слетелась на дичь:
статьями, поправками, сносками, справками –
всем тем, чем в инстанциях можно чадить.
Но как ни меняли вы линию почерка,
вопросы встречая то вкось, то в упор,
пришлось вам восполнить все те многоточия,
какими обильно был сшит протокол.
О, зимние, тяжкие хлопья дознания
на котике вашем — одной из обнов —
обречены они были заранее
и таяли в душных проходах судов.
И вот наступает итог разбирательства.
В слова ваши впился замолкнувший зал.
Под стриженым лбом только дрожь вымогательства
в глазах подсудимого я прочитал.
Во имя его ли, во имя себя ли вы,
стремясь ли сберечь завоеванный быт,
так искренне лгали вы? Или пугали вас
грядущие годы, как ссыльных — столбы?
Но ваше свидетельство крылось картавою,
сухой правотою судейских речей
и было отвергнуто, явно не правое,
к восторженной радости всех и — моей...
4.
В ту ночь мне опять засверкали возможности
и ширь своих плеч показал горизонт —
спокойные, ровные, с виду надежные —
ни тучки, ни точки, ни страха, ни зол.
И к терра инкогнита ухо приставивши,
я слышал, как там, в ожиданье потерь,
всю ночь разлетались пугливые клавиши
и робкими крыльями бились о дверь.
Была так отзывчива тьма набежавшая,
подталкивал ливень идти напрямик,
что с первым предлогом, под руку попавшимся,
забыл про табу я и дверь отворил.
Шопен вдохновенно метался по комнате.
Но встретил меня и неловко сбил шаг.
Он был возмущен и, не дав нам опомниться,
ушел, задержавшись минуту в ушах.
Я молча уселся на пыльную собственность,
стремясь пред собой быть как можно честней.
Вы встали навстречу. И холод спокойствия
от вашей прически передался мне.
Давайте обсудим порыв и последствия.
В согласных движеньях безумство творя,
мы были для всех вариантом возмездия,
и вот — к эпилогу готов вариант.
Концовка за вами. Готовы ль подняться вы
над сложностью всех предрассудков и форм,
назваться, как раньше, судьбою истфаковца,
стать чудом, порывом, открытием пор,
всей сладостью горя, годами носившейся
под тайными сводами двух черепов?
Ужель дорожите вы жизнью, дарившею
вас равною мерою слез и обнов?
Два слова в ответ: "Это бред и чудачество".
Расшатанный , снова был выверен шаг,
и пальцы искусную цепь доказательства
по крышке рояля плели не спеша.
Когда же уют превращен был в сторонника,
мне только осталось – закутаться в дрожь
и слушать, как пред алтарем подоконника
душою кривит заблудившийся дождь.
5.
Беседа не вышла за рамки троллейбуса.
Окутались паром слова на ходу.
Я в снежные спины случайно прицелился
и понял тотчас, что знакомство сведу.
Они говорили о деле Маргулиса,
которое вот уже несколько лет
в квартирах друзей или просто на улицах
гремело растратою звонких монет.
Когда ж была названа ваша фамилия,
узнал я, склонившись к негромким словам,
о том, что вы город той ночью покинули
и стали года нарасхват отдавать.
И как зацепившись за звезды полковника,
осели все той же усталой тоской
у самой границы, где глушь и кордонники,
и почта за год прибывает весной.
Писать вам, но разве не все подытожено?
Надежная сыскана вами броня.
И лестью бумажною, вчетверо сложенной-
голубкой почтовой- ее не пронять.
О кто же вы, кто же вы, семя случайное,
безвестное, павшее в звездную ночь,
проросшее болью и криком отчаяния
и так же случайно ушедшее прочь?
Поймите весь ужас такого движения:
явиться из тьмы и проследовать в тьму,
стать снова такой, как в минуту рождения –
неясным комочком, покорным всему,
уйти нераскрытой, оболганной, проданной
за связку ключей от обманчивых благ…
А что ж наша встреча? Иль тоже уйдет она,
лишь болью напомнив о том, что была
единственно верным, прямым сочетанием
существ, захлебнувшихся в море миров,
ночным разговором, случайным касанием,
несбыточной жаждой обеих сторон,
ракушечным пляжем, частицею солнца,
которая шлет свой негаснущий свет.
…………………………………………
Но тут подошел ревизор и, опомнившись,
Я штраф уплатил за невзятый билет.
1954 г.
|
|
